Ф. Зырянов
 
КРАСНОАРМЕЕЦ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
 
 

 Глава 1
 
 Несколькими неуклюжими улицами деревянных домов и избушек растянулось в отрогах Саянских гор, близ речки Шушь, село Казанско-Богородское (ныне село Тагашет Курагинского района Красноярского края).
 О жителе этого села, Григории Евдокимовиче Прохорове, по Минусинскому уезду ходили легенды за его виртуозное кузнечное мастерство. Крестьяне считали для себя большой честью водить дружбу со знаменитым ковалем. И не только они. Из города    Минусинска частенько наведывался в Казанское иерей – увозил Григория Евдокимовича для выполнения сложных ремонтных работ в городских церквах, или увозил заказы, исполненные мастером дома.
В 1887 году в семье кузнеца родился Иван – синеглазый светловолосый мальчик.
Подрос паренек – отдали в ученье. Три года сельской приходской школы промелькнули незаметно. «Чем занять дальше сына? Какому обучить мастерству?» – сокрушались родители.
Маремьяна Ивановна, мать Вани, и другие родственники упросили иерея взять мальчонку, любителя книжек, к себе в город для постижения «премудростей святого писания» -- родные наконец-то решили дать своему отпрыску духовное образование.
– Любо учить слову Божьему быстроумных и понятливых недорослей. Всяко добро сноровляй творить ближнему… Вижу, вижу, толковый отрок, -- бубнил священник. Трапезничая, он высился над столом, словно гора. Его певуче-назидательный бас заполнял всю комнату. – В раздоре, в разладе стариковщина с православием. А все от лукавого. Но, не печалься, матушка, Маремьяна Ивановна! Пускай тужат отцы-патриархи, а наше дело  мизерное, лишь бы с рабом Григорием жили в лад. Бог простит мои грехи: дал вашему чаду просветление…
В семье попа Ваня вдоволь насмотрелся на разгульную жизнь «святых отцов», на их поразительное лицемерие: в церкви твердят прихожанам верить в Бога, дома – ни Бога, ни дьявола не признают.
Выросший в трудовой семье, не захотел мальчик учиться хитрости и ловкачеству, внушать бедным мысли о смирении и безропотном подчинении богатым. Смышленый, он понял, что Бога нет, а значит, и нет резона учиться «писанию божьему», и с учебы сбежал».
На вопрос отца, почему он дезертировал от попа, Ваня откровенно все рассказал.
– Батюшка пьяный меня наставлял, чтобы я … я чепухой мозги не засорял, а читал бы полезные книги. У него их страсть много. Я про все читал, тять: и пошто молния и гром, и как реки и горы произошли – шибко интересно. А Ильи-пророка никакого нет, и небо люди придумали – в книжках все точно сказано, и батюшка про то говорил… А мы как.. как монахи, верим всяким сказкам. Он, тять, и не крестится дома, не постует и вино пьет, вот..
– Ты что, Ванюшка, мелешь? – глаза старика удивленно уставились на сына. – Тебе поблазнило, а ты? Дуралей!
– Нет, тять, – не сдавался мальчик, – не причудилось, и батюшка всамдельный, как... ты или я… Он ишо сказал, что я … я от обезьяны получился…
– Што? Какой такой обезьяны?! – отец с силой смял бороду в кулаке, побелев от гнева. – Ты… ты, паря, у попа-то спятил. Ма-а-ать! Подь сюда! Послухай, что Ванюха городит!
– Честное слово! – вспыхнул мальчик. – Поп так и сказал мне, что все люди – выродки обезьян, и в своих прегрешениях недалеко ушли от этой твари. И я... я, тять, тоже от страшнющей обезьяны пошел на свет, а?
– Батюшка-свет! Да, чо, сынок, баешь? В своем ли разуме растешь? – мать в отчаянии всплеснула руками, прижала голову Вани к своей груди. – Не слушай никого, свет ты мой. От меня народился, от меня! Я твоя мама, а не окаянная обезьяна. Сам он, ирод косматый, выродок сатаны, поп-то! «Догмы писания затвердит у меня, яко имя свое»… Ох, близирничал, асмодей! Попробуй таперича очисти голову у паренька от срамщины, – и истово перекрестилась, уставившись в угол на образа. – Прости, Господи, и помилуй мя дуру, по нечаянности грешу…
Григорий Евдокимович незлобиво ворчал на старуху:
– А я што в те поры толмачил? Научит, мол, мальчонку, сивый мерин, на собак брехать. Меня не послухали. Застрастили: к попу, к попу… Ладно уж, ты нам не наглаголил, мы тебя не слухали… Будешь робить со мною в кузне. И хорошо, что прибежал. Я и то заботился, а все про то, што пустое, негожее дело тебе приневолили, – и добродушно рассмеялся. – Ха-ха! По-о-оп! Отчебучили мы над тобой, паря!! – и вмиг посуровел, – никогда Прохоровы попами не были. Запомни: наша родова – плотники, кузнецы, землепашцы… Наш хлеб, сынок, добытый в поту, сладьше поповского.
Своим практическим умом Григорий Евдокимович понимал, что любая вера – путы, свитые темнотой рассудка человека. Вот он, если не ходит за плугом да не помашет кузнечным молотом, то хоть лоб разбей, молясь, калачи с неба его ребятишкам не прилетят.
Не в пример набожной его жене Маремьяне Ивановне, он всю жизнь сомневался, есть ли бог. Равнодушие его к всевышнему подчас служило почвой для разлада с супругой. Знакомство же с попом вынужденно вел по причине заработка.
Родитель еще некоторое время рассуждал сам с собой, потом вытащил из-под лавки топор и, тяжело вздохнув, вышел во двор наколоть дров.
 
2
Время шло, мужал Иван. Пахал, хлеб растил. А кузница давала ему сноровку, силу, закаляла характер.
Вот  сыграли свадьбу…
Казалось, жить да жить. Но не все образуется так, как хотелось бы. В 1907 году Ивана забрали в царскую армию и увели в город Владивосток, где зачислили его в пулеметную команду.
… Удручающе вяло шевелились серые дни солдатчины. Вся муштра сводилась к тому, чтобы оболванить парней, убить в них человеческое достоинство, сделать послушным орудием монарха. Тупость муштры усугублялась жестоким рукоприкладством. Били солдат, помыкали ими все, у кого была хоть мизерная да власть над ними. Замордованные они не видели отрадных дней.
Пулеметчикам, наконец, повезло: в их роте с приходом нового командира строго запрещены зуботычины, и вообще отношение к служивым стало резко противоположным, нежели в других подразделениях.
Офицеры-деспоты называли пулеметного командира «либералом», сторонились его и не считали лицом своего круга.
Служба при новом начальстве пошла осмысленнее, веселее. Ротный быстро приметил толкового и расторопного сибиряка и однажды пригласил к себе домой на чашку чая. Прибыв к командиру, Прохоров немало удивился, увидев в гостях еще троих знакомых пулеметчиков. Офицер душевно интересовался у солдат службой, семейными делами. Разговор сам собой перекинулся на несправедливость жизни, самодержавного строя и на то, что нужно предпринять для облегчения своей участи трудовому народу.
Вдругорядь командир ненавязчиво познакомил собеседников с биографиями Маркса, Ленина, с некоторыми их работами. С примерами из повседневной жизни рассказал ребятам, куда ведет их учение.
Находящуюся под запретом литературу читали с опаской. Старательно учили наизусть полюбившиеся свободолюбивые стихи Пушкина. Некрасова, Лермонтова.
Командованию показалась слишком подозрительной дружба офицера с солдатами. «Чай» пришлось отменить. Сходились теперь реже, в разных местах и строго конспиративно.
3
С 1910 года Прохоров сам принялся вести в роте революционную пропаганду.
…Оковы тяжкие падут.
Темницы рухнут, и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут!
Иван в удобную минуту рассказывал солдатам где-нибудь в укромном уголке казармы эти и другие стихи Александра Сергеевича, а также произведения других поэтов о надвигающейся революции.
Слово за слово, и оттаивали у слушателей сердца и онемевшие от зуботычины языки, пробуждалась мысль. Иван осторожно, как бы мимоходом, подводил товарищей к выводу, что они должны делать и как вести себя в революционной ситуации.
Однажды отделение Прохорова послали для исполнения приговора над осужденным за бунтовство к расстрелу солдата. Прохоров сумел убедить сослуживцев отказаться от роли палачей.
За это вскоре агитатора арестовали, и он сидел под следствием два года и восемь месяцев в одиночной камере Владивостокской крепостной тюрьмы. Крепостная тюрьма… Сколько таких мрачных казематов соорудили самодержцы по всей Российской империи для охраны своего трона! Царь с тупой свирепостью прятал в зловещие каменные мешки борцов за народное счастье, где их истязали, а то и просто убивали.
Много пришлось пережить и передумать Ивану в печально однообразные дни заточения. Главное – не расслабиться, не упасть духом, иначе – гибель. Парализовать волю революционера, сломить его, если не физически, то морально. В монотонной тюремной жизни, в грустном одиночестве, словно наяву, встали перед глазами Ивана отрадные картины его мирной деревенской жизни: немудреные крестьянские работы, женитьба, проводы на службу…
Когда его погнали в солдаты, жена его Прасковья, держала уже первенца на руках, Агешу. Как-то сейчас она там управляется, милая Паша. Его тоскующая душа, томясь за решеткой, не находила покоя. Иван с нетерпением ждал своей участи. Если удастся выбраться из чертовой западни, вовек не смирится и дома с несправедливостью жизни: учеба в кружке на многое открыла глаза, укрепила его мятежный дух. Он знал, что теперь будет делать на свободе.
Адвокат, свидетели убедили суд в глубокой, якобы, религиозности подсудимого, в том, что Прохоров действовал неосознанно, что он просто-напросто крепко верующий в Бога, наивный деревенский парень, а в Библии ведь сказано «не убий», да и солдаты верующие. Военный трибунал в приговоре зачел время заключения подсудимого в период предварительного следствия в тюрьме и освободил узника из-под стражи.
 
4
В морозы-рекоставы вернулся Иван в родное село. Шесть лет не видел свою семью. Много за этот срок утекло воды в говорливой Шуше. Дети вытянулись в статных юношей и девушек, пожилые осунулись, неузнаваемо состарились. Скончался, не свидевшись с сыном, отец Григорий Евдокимович.
Когда санный возок с Иваном и двумя его попутчиками-солдатами со стороны Терехтинского выселка бойко вкатился по укатанной дороге в Тагашет. возница попридержал разгоряченную лошадь, и она пошла шагом.  У ворот одного дома стояли две бабы и испуганно таращили глаза на вмиг нагрянувших служивых. До Ивана донеслись слова одной из них:
– Ой, девонька, никак, кажись, сынок покойничка Григория Евдокимовича – Ванюха. Ну, про которого трепали, в солдатах помер… А он – вот… Христос воскрес… А бледен, соколик… Поруньша-то от радости обомлеет… К добру ли, девонька.
Иван, от волнения не чувствуя ног под собой, не веря, что наконец-то все мытарства остались позади, нерешительно открыл дорогую калитку. Паша вылетела из избы и повисла на шее мужа. Со слезами прибежали мать, сестры (сына Агеши в тот момент дома не было). Скоро собралась родня, близкие, соседи. Внезапно в дверях вырос шестилетний мальчик.
– Ну-ка, подойди, мужичок! Не бойся. Поближе, поближе… Вот так. Узнаешь ли здесь своего отца? Который здесь твой тятя? – кто-то обратился к хлопчику из гостей. – Посмотри-ка…
Агеша недоверчиво, но быстро пробежал синими глазенками по лицам мужчин в солдатской одежде и в смятении уставился на Ивана. Он никогда не видел отца. Но какая-то неведомая внутренняя сила в этот миг толкнулась у малыша в груди, и он с криком «тятя» бросился к Ивану.
Отец подхватил худенькое тело сына, посадил на колени, прижал к себе, стал угощать гостинцами, ласково расспрашивать… А гости все подходили и подходили.
 
5
В то время в Тагашете жил политссыльный горняк с Урала, социал-демократ Шицилов-Носков. И вот бывший царский «неблагонадежный» воин и политссыльный подружились, и как единомышленники решили создать артель, которая бы заставила подземные сокровища Саянских гор служить человеку. В артель принимались батраки, крестьяне-бедняки и другие лица с одним условием: непосредственно работать в данном предприятии.
Назвали артель Казанско-Богородской трудовой горнопоисковой. Председателем избрали Прохорова Ивана Григорьевича. Должность инженера исполнял горный техник Косованов П.П. Артель освоила производство охры, вела разведку полезных ископаемых.
Советы ротного командира – большевика –  Иван Григорьевич решил реализовать дома. Офицер-коммунист на тайных сходах во Владивостоке учил Прохорова и его товарищей, что агитации, пропаганде хуже нет резонёрства. И малейшую возможность надо не упускать, если каким-либо образом удастся на живом деле показать справедливость марксистского учения, то есть соединить теорию с практикой. Поэтому Прохоров, Шицилов-Новиков с созданием артели преследовали и другие цели: дать людям возможность свободно трудиться, неплохо зарабатывать, содействовать сплочению артельщиков, исподволь вырабатывая у них чувство товарищества, взаимопомощи, в перспективе – организовать нелегальный социал-демократический кружок из активных передовых рабочих и вести революционную пропаганду в артели и среди населения; при первой возможности наладить связь с подпольщиками-большевиками Красноярска.
Коренной крестьянин Прохоров прекрасно понимал и разбирался в жизни земляков-хлеборобов, видел, как давила их нужда, невежество. Но теперь, после солдатчины, он знал, что есть политическая партия, борющаяся за интересы обездоленного народа, за свержение царизма. Сама судьба благоволила к Ивану Григорьевичу, нечаянно сведя его в Тагашете с потомственным уральским горняком, социал-демократом Шициловым-Носковым. Выходец из рабочей среды Шицилов-Носков рано познал на себе гнет самодержавия и смело вступил в борьбу с этим злом. А поскольку мятежный горняк – вредный элемент, то охрана и упекла его подальше от престола монарха.
Впервые же дни знакомства с Прохоровым Шицилов-Носков обнаружил у вернувшегося из тюрьмы «опасного социалиста» живой недюжинный ум, простоту в общении. После, когда артель начала широко действовать, Шицилов-Носков сделал открытие организаторского таланта в друге и сочетание в нем необидного юмора с мягким, веселым характером.
Ссыльный социал-демократ учился у Ивана Григорьевича пониманию крестьян, одновременно старался углубить у друга политические знания, давал уроки горного дела. Прохоров запоминал все, что считал нужным.
– Феноменально! – изумлялся учитель. – Первый раз в жизни встретил человека с подобной памятью.
И вот оно, их детище – артель! Мечты начали счастливо воплощаться в захватывающую дух работу. Проект устава артели необходимо утвердить, и председатель в мае выезжает в Красноярск.
Пассажирский пароход легко скользит вниз по могучей реке. Солнце закатилось за горы, и стали медленно опускаться сумерки. Сырая прохлада насквозь пробирает летнюю одежду пассажиров. Прохоров, уморившийся от хлопот на пристани, поднялся на верхнюю палубу и присел отдохнуть. Он очарован вечерним красками реки, мощным колоритом окружающей природы.
Неслышно подошел мужчина в коротком сером пальто и сел рядом. Густые бакенбарды окаймляли его бледные помятые щеки. Слово за слово, разговорились. Познакомились. Оказалось, что мужчину зовут Нарциссом. Он чихнул, поправил на шее длинными белыми пальцами клетчатый шарф и внимательно уставился на проплывающие вверх лесистые крутые берега.
– Поражают сибирские богатства, молодой человек! – с жаром воскликнул Нарцисс. – И гарантию даю: еще будут принадлежать сильным мира сего не менее ста лет! Я давно в Сибири, много лет жил в Минусинске, был на короткой ноге со многими ссыльными социал-демократами. Поясню: я как народник занимал к ним нейтральную позицию.
Так вот, эти социалисты-демократы еще 10-15 лет назад предрекали, что простой народ обязательно станет хозяином своих природных богатств, я в этом аспекте с ними солидарен. Но скажите на милость, сбылось ли их пророчество? Вот вы, деревенский мужик, организовали промышленную артель. И что же? Рассчитываете стать хозяином рудных предприятий? Даю гарантию: через пять лет всю вашу артель проглотит денежный мешок, а вы, в наилучшем варианте, будете при нем каким-нибудь приказчиком, не более!
– О личной корысти, господин Нарцисс, я никогда не помышлял. А что касается сражения с мешком, то у нас тоже острые коготки – можем и царапнуть.
– Чепуха, – бросил собеседник. – Я вам говорил о левом крыле социал-демократов – большевиках. Где они теперь? Не слышно. Их лидер Ульянов-Ленин эмигрировал. Между прочим, он ссылку отбывал в Шуше. Я не видел его, но много лестного слышал о нем от своей братвы – ссыльных, что Ульянов образованный марксист. Теоретик и практик. Пусть так. Но с режимом Николашки большевикам не справиться! Их засосет трясина русской действительности. – Нарцисс, взволнованный своей речью, закурил, встал и нервно заходил по палубе взад-вперед. – Мы, народники, много хорохорились, но зашли в тупик, а большевики и подавно.
Прохоров хотел бурно возразить на скептическую речь, но передумал. Махнув рукой, негромко ответил:
– Поживем, увидим… Только у меня другое мнение.
– Это вы справедливо – у каждого свое мнение, – круто повернулся к нему Нарцисс. – Вот мое мнение: уехать, куда глаза глядят, пусть другие посибирят. Я устал. Надеюсь, за мою откровенность вы, милостивый государь,  не побежите с доносом в полицию?
Прохоров понимающе усмехнулся:
– Фискалом не был. Можете спокойно спать.
Поежившись, Нарцисс поднял воротник пальто, бросил окурок за борт и вежливо раскланялся:
– Спокойной ночи. С хорошим человеком приятно побеседовать.
В городе Прохоров образцы привезенных руд передал в лабораторию горнопромышленной конторы «Разведчик», а сам, не мешкая, направился к губернатору для утверждения проекта устава.
…Вот и губернское правление. В просторном кабинете за массивным столом – енисейский губернатор. Напротив, в трех шагах от дверей,  стоит молодой голубоглазый посетитель среднего роста, в крестьянской одежде, в броднях с длинными голенищами, перехваченных выше щиколоток ремешками.
– Картуз положено в присутственном месте снимать, вы не на заимке, – назидательно проворковал хозяин кабинета, мельком взглянул на с достоинством ожидающего просителя.
– Забыл, ваше превосходительство! – громко отозвался мужчина, переступив с ноги на ногу и нехотя обнажая русую голову.
Губернатор молча читал проект устава, изредка подозрительно поглядывая на необычного ходатая, хмурился, хмыкал про себя, наконец, заговорил:
– Должен вас информировать, что ваша артель – первая такого рода на юге моей губернии. Похвальное дело зачали, Прохоров, похвальное, и, если по-совести, то вас всячески надо поощрять за патриотическую инициативу по умножению мощи Российской империи рудными ископаемыми, но… как это понять «каждый член артели обязан принимать непосредственное участие в делах артели личным трудом»?
– А так и понимать, как писано, – ответил Прохоров.
– А если, к примеру, захочу вступить в эту, как ее... вашу Казанско-Богородскую артель и вложу свой денежный пай, то вы, надеюсь, примите меня?
– Примем, если будете работать сами в артели, как, и сказано в проекте.
– Так вот Прохоров, я предлагаю вычеркнуть этот глупый параграф как не отвечающий смыслу нашего строя. Только при этом условии смогу подписать вашу бумагу, – губернатор демонстративно отодвинул от себя проект устава, откинулся на спинку кресла.
Председатель артели спокойно, но твердо возразил:
– Не могу я этого сделать. Не в правах. Все параграфы согласованы с членами артели.
– А позвольте поинтересоваться: не вы ли тот Прохоров, который бунтовал солдат во Владивостоке к неповиновению властям и которого судил военный трибунал?
При этих словах губернатора бывший крепостной узник глухо кашлянул, крепко сжал в руке карту:
– Было дело, ваше превосходительство.
Лицо губернского владыки побагровело:
– Было дело! Но я из вас крамолу выбью! Надо же такое умыслить, а? я полагал, что артель стоящее предприятие, а на деле – фигуральный сброд, завей горе веревочкой. У вас еще руки коротки, ставить препоны развитию частного капитала. Носков тоже достукается, – сбавив пыл, погрозился администратор, – спрячу, где Макар телят не пас. Заруби, Прохоров, на носу: ваш проект – беспрецедентный казус в моей службе. Да-с.  Размыв наших устоев. Другими словами, вы хотите тихой сапой достичь преступных целей. Ничему тебя тюрьма не научила, социалист-большевик.
Губернатор вышел из-за стола, налил из графина воды в стакан, залпом выпил. Взяв со стола проект, полистал и раздраженно бросил обратно. Уничтожительно глянул на собеседника:
– Вам отпусти вожжи – в два счета объявите на Енисее республику. Не выйдет! К сожалению, во Франции, в свое время, неразумной толпе удалось сбросить короля. Но российская монархия – гора – из века в век стояла и стоять будет! – сел и тихо, с довольным  злорадством сказал, – Отдохни, председатель, несколько деньков в кутузке в компании с клопами, помозгуй на досуге над своим мудрым параграфом.
Все же через трое суток глава губернии, скрепя сердце, вынужден был проект устава утвердить и затворника освободить. Ретивый служака потому дал отбой, что руководство горной конторы сообщило ему о весьма ценных рудах, привезенных председателем на анализ.
Иван Григорьевич вспоминал:  «Все лето 1914 года мы упорно искали полезные ископаемые во многих районах Минусинского уезда и Урянхая. На обнаруженные выходы руд составляли заявки и оправляли в Красноярск в контору «Разведчик». С нашей артелью стали считаться. Помню, капиталисты в лице инженера-геолога Порватова хотели купить найденное нами месторождение горного воска за один миллион рублей наличными. Но мы от сделки с ними отказались…»
Несмотря на то, что пришлось отсидеть несколько дней в кутузке, поездкой в Красноярск Прохоров остался доволен; коме всего прочего, через хороших знакомых удалось достать в городе несколько нелегальных брошюр, то-то обрадуется Шицилов-Носков и остальные друзья: без подсобной марксистской литературы в пропагандисткой работе все равно, что в темноте без факела.
Казанско-Богородская артель, постепенно набирая силы, выросла уже в довольно солидное предприятие. Но немного времени пришлось учредителям артели вести любимое занятие: нагрянула империалистическая война. Она в первый же день вручила мобилизационные листки Прохорову и Шицилову-Носкову, чуть позднее Прохорову К.Г. и другим их ближайшим сподвижникам.
Незаметно промелькнуло восьмимесячное пребывание Ивана Григорьевича дома. И снова котомиться. Паша с заплаканными глазами уже пекла ему подорожники, собирала харчи.
–Не плачь, утешал жену Иван Григорьевич. – Наше горе для «помазанника божьего» ровным счетом ничего не значит. Умные люди говорят, пока миром будут править буржуи – не бывать миру. Они капиталы наживают, а нашему брату расплачивайся. Так-то вот… Ну, да может, ныне долго не протянется. Ты уж, Паша, прости, что опять бросаю тебя, не убивайся, потерпи… Сына расти. Чую, не удержится царишка на этот раз, спихнет его народ.
Трудно, ох как трудно разлучался Иван Григорьевич с Пашей и сыном. Сердцем чувствовал, что последний раз видит жену.
Стон стоял в деревнях. И со всех волостей потянулись, омытые слезами, скорбные подводы в уездный городок. Война алчно требовала крови, кроки, крови…
В военные годы к беднякам в артель влилось много богатых: минусинский уездный исправник и городской голова, купец Пашин и другие. Параграф об обязательной работе в артели ее членов был отменен. Главенствовал крупный паевой взнос, по которому распределяли доходы. Артель наняла старшим инженером норвежца Ганца Генриха Ганцевича с богатой лабораторией. Расположился иностранец в Тагашете у крестьянина Крашенинникова Полуэкта Авдеевича. Хозяину Ганц помог построить двухэтажный дом и обзавестись племенным скотом. А если мужик будет держать язык за зубами, в случае находок им, инженером ценных полезных ископаемых, обещал выдать тому напоследок большое денежное вознаграждение. (Позднее перепуганный Февральской революцией Ганц сбежал домой и больше в Сибирь не возвращался).
Мировая бойня продолжалась. Она ненасытно пожирала мужиков. Обезлюдела и Казанско-Богородская артель, вследствие чего в 1917 году распалась.
 
…Окопы. По всей изогнутой линии фронта осточертевшие окопы. Сидят в них русские солдаты, озябшие, изможденные, отчаявшиеся. Для кого-то из них эти нехитрые солдатские укрытия станут, быть может, последним пристанищем – могилой. Уже вторые сутки, не утихая, метет и метет над окопами холодная, колючая поземка. Временами вьюга усиливалась и стонала похоронным маршем.
Однажды под вечер пулеметчика Прохорова вызвали к командиру полка. Когда он вошел в теплую полковую землянку и замер возле порога по стойке «смирно», подполковник, сидевший у столика за бумагами, угрюмо бросил:
– Стой вольно, – и продолжал. – Прохоров, я знаю, что ты храбрый солдат. Ходатайствуем вот о награждении. А при наградах, как известно, будешь иметь большое почитание в мирной жизни, теперь скажи, зачем мутишь в окопах солдат? Постой, постой, я все знаю. Внушаешь им неугодные его императорскому величеству речи. Кто тебя заставляет? Или сам придумал? Откуда ты родом? Из Сибири? Вы что же там все мятежной заразой напичканы? И откуда в вас декабристский дух, черт бы всех побрал. Я читал ваши листовки. За версту пугачевщиной разит! С одной стороны, рота сибиряков – герой на герое, с другой – опасные бутовщики, впору поголовно под суд сдавать.
– Такие уж мы в Сибири растем, ваше благородие! И учит нас жизнь, – ответил Прохоров с нескрываемой веселостью и дерзостью.
Офицер ткнул папиросу в крохотную пепельницу, взял блокнот, раздраженно буркнул:
– Веселого мало вижу. Разговор запомни. Ступай! Да веди себя благопристойно. Завтра – бой.
 
Когда за солдатом захлопнулась дверь, командира полка невольно одолели мрачные размышлении: «Вот он новый тип защитника престола. Его уже серой скотиной не назовешь. Этот мыслит… Да-с, непрочные штыки у царя. А то ли будет, если еще посидим в окопах два-три года? А завтра опять кровь, стоны, смерть». Подполковнику всегда накануне сражения приходилось бороться  с проникающим в сердце отвратительным холодком страха – быть убитым.
– Сохрани, господи, меня, – перекрестился он. – А этого Прохорова под особое наблюдение. Опасный фрукт.
Едва пулеметчик спрыгнул в свою траншею, как незаметно приблизились к нему два солдата – его земляки из роты.
– Вот что, братки, – зашептал им Иван Григорьевич, - я только что от полкового, кто-то ему стукнул на меня, завтра в бой, и сегодня он миролюбив, но после сражения может крутые меры принять. Листовки в третий батальон унесли?
– Все в порядке, – заверил один из солдат.
– Ну и хорошо, – ободрил Прохоров. – Глядите в оба, товарищи. Не доверяйте унтер-офицеру первого отделения. Сдается мне, что шпионит он за нами.
Не удалось «его высокоблагородию» учинить Прохорову расправу за революционную пропаганду в окопах. В жестоком бою вследствие контузии и ранения солдат попадает в плен к немцам.
Там, в Германии, по выздоровлении вступил в члены революционной социал-демократической группы «Спартак». И вскоре возглавил секцию русских военнопленных, примыкавшей к этой организации.
Большую работу вела секция среди военнопленных по улучшению их труда и быта, воспитанию революционного мировоззрения. За нелегальную деятельность в плену Прохорова два раза арестовывали, подвергали на следствии пыткам: опускали в колодец, ставили под редкие капли воды. Но он знал, что в любой неудаче, в тяжелых моментах жизни нужно всегда искать огонек надежды – он поможет выстоять и преодолеть все невзгоды.
«Работая в секции, – вспоминал Прохоров, – мы в 1918 году много думали, как помочь немецким рабочим, изучали возможность вооружения, чтобы в определенную ситуацию оказать помощь немецким братьям – рабочим и крестьянам – с согласия «Спартака» и других демократических сил немецкого народа. Это предложение мы внесли на обсуждение ЦК «Спартак».
Но политическая обстановка в мире, а особенно в Германии в то время, и ряд других сложных обстоятельств во внутренней жизни страны, к сожалению, не позволили нашему предложению осуществиться.
Не зря говорится: гора с горой не сходится, а человек с человеком могут встретиться. В Германии в конце 1917г. я мимоходом встретил Нарцисса, с которым весной 1914г. плыли на одном пароходе в Красноярск. Жил он в пригороде Ганновера у какой-то овдовевшей помещицы.
У пленных одно настроение – скорее домой, а Нарцисс смотрел на Родину чужаком.
– Остаюсь, – говорит, – здесь. Хозяйка в мужья берет. Что меня ждет в обнищавшей России?! Просвещать толстокожих мужиков? Увольте. Я уже далеко не юноша. Предостерегаю вас, гражданин Прохоров, большевиков через полгода, ну через год – не более, история спишет в утиль. Почему? Да потому, что любая одичавшая страна полна парадоксов, и ваши одноиндейцы попадут в такие колья-мелья, что я, ей богу, не завидую вам, земляк. О неминуемом крахе большевистской революции толкует и моя будущая супруга, мнением которой я весьма дорожу. Лучше идите к эсерам или … оставайтесь в Германии. Здесь спокойно, культурно, выгодно женитесь.
Я не выдержал наглого предложения и иронически расхохотался ему прямо в лицо:
– Вы оракул плохой, а агитатор и того хуже, господин Нарцисс.
Он желчно обиделся:
– Я, вы, вы… Прохоров оказались не так прост, как нарисовались тогда на Енисее. Езжайте, большевик. Ауфвидерзеен!»
Начиная с февраля 1917г. радостно ошеломляющие вести шли в Германию пленным из России: царь с брошен, выскочило антинародное временное правительство, и того поминай как звали. У власти большевики. Издали декрет о земле, о мире. В деревнях крестьяне делят помещичьи земли. Неслыханное до селе чудо волновало и будоражило бывших защитников престола. Все дивно, необычно, голова кругом… Скорее бы домой. Но как, когда? Составлялись самые невероятные планы возвращения на родину.
Не было предела негодования военнопленных, когда на них обрушилась весть, что кайзеровская Германия вероломно нарушила условия перемирия с Советской Россией и в феврале 1918 года возобновила против нее военные действия.
Когда пришел Брестский мир, пленные решительно встали на сторону его, ибо понимали, что только мир сможет ускорить их возвращение домой.
В этот период секция особенно много и напряженно работала. Революционный энтузиазм охватил большинство военнопленных.
 
ГЛАВА 2
Сердце истинного патриота, революционера, оказавшегося за границей, не может биться спокойно, когда над его отчизной громыхают раскаты революции и где он может быть полезен восставшему народу.
В июне 1918 года Прохоров во главе большой группы военнопленных бежит из германского плена.
Через некоторое время в Москве ему посчастливилось встретиться и беседовать с председателем Совнаркома Владимиром Ильичом Лениным. Вождь партии горячо приветствовал спартаковца с успешным возвращением в Советскую Россию, а также высоко оценил его революционную деятельность среди русских военнопленных в Германии.
– Владимир Ильич спросил меня, – рассказывал Прохоров, – чем я думаю заняться? Каковы мои планы? Я ответил, что имею желание побыстрее ступить в Красную гвардию.
– Правильно решили, – одобрил Ильич. – Ваш богатый опыт Советской власти весьма пригодится. А сейчас, по всему видно, большая драка начинается. Вы, конечно, понимаете, что время архитрудное. Нам буржуазия не простит, что отобрали у нее привилегии и власть, лишили ее собственности. Крепко придется схватиться. Это как дважды два. – Ленин немного помолчал и. дружески взглянув на меня, спросил: – Я слышал, Иван Григорьевич, что вы сибиряк?
– Так точно! Из Минусинского уезда я.
– Будете дома, передайте, пожалуйста, енисейцам большой привет от меня и от Советского правительства. Сибиряки – замечательный народ. Мы надеемся, что они не подкачают, не отдадут Советы, напутствовал Ильич, прощаясь со мной.
До сего дня сохранились впечатления этой, взволновавшей до глубины души меня, встречи. Кто я был? Бывший военнопленный, солдат. А глава правительства не посчитал зазорным для себя беседовать со мной, детально обо всем расспросить, подбодрить.
Вскоре Прохоров добровольно вступает в Красную Гвардию. Участвуя в боевых операциях против белочехов и белогвардейцев, он в октябре 1918 года под Самарой был серьезно ранен. После выздоровления Прохоров 1 января 1919 года вступает в ряды большевистской партии (в то время в партии насчитывалось 250 тыс. членов). А немного позднее – в оперативный отряд особого назначения.
Как красноармейца особого назначения его командируют в штаб Восточного фронта. Там добровольно вошел в 80-ю специальную группу сотрудников и под видом возвращающегося пленного направляется с ответственным заданием в далекую родную Сибирь для разложения тыла Колчака.
…1919 год. Притихшие, уныло смотрели города и деревни на мимо плывущие поезда воль великой Транссибирской магистрали.
В каждом населенном пункте шла двойная жизнь. С внешней стороны все чин-чином: толстосумы, оправившись от октябрьского шока 1917 года, снова у власти и живут припеваючи. Советы разогнаны, крестьянин по-прежнему ломает шапку перед кулаком-мироедом. Но, с другой стороны, втайне зрела другая сила – народный гнев, готовый вот-вот выплеснуться и в ярости несокрушимой смести своих угнетателей.
…Притих и родной Тагашет.
Уже дома Прохорова часто навещали тяжелые думы. Как-никак, а пять долгих лет поневоле мытарился на чужбине. Агеша вытянулся в угловатого двенадцатилетнего хлопчика. А много ли он, отец, его растил? Всего несколько месяцев после выхода из Владивостокской тюрьмы. За германскую войну смерть унесла жену Прасковью Кирилловну, и мальчик совсем осиротел.
Не вернулись с войны многие товарищи-земляки. Сложил свою непокорную головушку незабываемый друг, уральский горняк Шицилов-Носков. Расстрелян за вступление против царя в 1917 году брат Константин Григорьевич.
И на этот раз сына Агешу дома не застал, где-то гостил. С дороги, как и положено, пошел в баню. И собирался уже лезть на полок, когда дверь внезапно распахнулась и в поеме выросла окутанная паром фигурка мальчика... сына... его Агеши.
…Да, тысячи верст проехал он, Прохоров, по матушке Сибири, и всюду неспокойно. Колчак тужится вернуть вчерашний день пытками, расстрелами. Богачи ликуют: коммунистам  амба! Не рано ли, господа гладкие, панихиду по большевикам справляете?
Эх, рассказать бы трудовому народу во весь голос правду о проклятой войне, о борьбе с Колчаком, о встрече с Лениным, о новой жизни, которая обязательно придет. Но пока нельзя, кругом сумятица: не ведаешь, кто друг, кто враг. Брат на брата поднялся, отец на сына, словно между ними черная кошка пробежала… В Минусинский уезд прибыл он пока один.
Членский партийный документ и удостоверение из Германии, выданное руководством «Спартак», хитроумно зашито в подметки валенок. Осторожность – мать успеха. Подальше спрятал и альбом с фотографиями товарищей по плену. Попади ненароком эти фотографии с дарственными надписями товарищей в руки колчаковской охранке – не сдобровать бы бывшему пленному.
Прохоров часто думал: вот и  революция свершилась, к которой он так самозабвенно стремился, и при любых обстоятельствах способствовал ее приходу. А как радовался бы дед Евдоким, будь он жив, перемене власти! Ведь он всю жизнь недовольничал царским строем и противничал ему как только мог, за что и выслан был в Сибирь из Пермской губернии. Отец Григорий Евдокимович тоже имел крутой, независимый нрав, не преклонялся перед богатеями, не переносил льстецов. Он всю жизнь добывал хлеб насущный в поте лица своего – крестьянствовал, а зимами прирабатывал в кузнеце. Шестерых детей с Маремьяной Ивановной растили – нужно встать да голос дать.
Был отец кузнецом первой руки в селе, в плотницком ремесле тоже смекалку имел, и задумал однажды срубить на речке Шушь мельницу. И срубил. Свое зерно смелет, родственников обслужит и другим крестьянам не отказывал, кто не брезговал заглянуть на его опрятную меленку. Смотря на вытянувшегося Ваню, отец с гордостью говорил:
– В деда Евдокима пошел да в дядю Степана – такой же острый, да бойкий и шибко правдив. А памяти и толку, как у Ванюшки, я отродясь не видывал. И то еще: больно уж на чужое горе отзывчив – переживает, как за себя. И характером добр. А смел до безумства: ночь в полночь на пашню или куда – только скажи.
Мечтал Ваня учиться – знать до тонкости все хотелось, а главное пользы народу от образованного человека куда как больше. Но мечты оказались иллюзорными. За плечами лишь три зимы церковноприходской школы. «Что ж, будем не щадя себя бороться с колчаковцами, а учиться, уж как придется, – размышлял по дороге из Минусинска в Тагашет Иван Григорьевич. – Оно и без учебы ныне никак нельзя: закиснет мозг, огрубеет память.
Приеду на место, и действовать, действовать! Потихонечку, исподволь выявлять надежных товарищей, сочувствующих Советской власти, постараться создать в селах нелегальные группы из таких людей, разлагать колчаковских новобранцев – пусть всеми силами уклоняются от военной службы; разъяснять крестьянам суть продажного колчаковского режима, необходимость борьбы с ними».
Вдохновенно билось сердце Ивана Григорьевича в преддверии нелегкой борьбы за новую жизнь в родных краях, великой энергией наполнялось все его существо.
По предложению Минусинского уездного подпольного комитета большевистской партии революционную работу Прохоров И.Г. скрытно проводил в Кнышинской, Идринской и Поначевской волостях.
 
2
Сибирский народ не вынес притеснения колчаковских холуев и интервентов  в 1918 году поднялся на гражданскую войну.
Неотвратимо расширялось пламя народного гнева. Маленькие группки партизан вырастали в отряды, отряды – в армии. Кичливая адмиральская власть, дрожа, засуетилась: нужно спасать свою шкуру. Не спало и духовенство. Повсюду в церквах собирались молебствия. В проповедях «святые отцы» с благословения патриарха Всея Руси Тихона усердно провозглашали анафемы большевикам и партизанам, Красной армии, призывали к борьбе с Советами.
Богаты хлебом и скотом восточные волости Минусинского уезда! Не помнят старожилы такого времени, когда бы здесь опускалась засуха с ее трагическими последствиями.
В деревнях больше половины домов – крестовые, глухие заплоты в лиственничных столбах – благо тайга рядом. Война встряхнула деревни, они осели, но не развалились, стойко противостояли лихому бедствию. Фронт безжалостно ухлопал мужиков-кормильцев, других, пофартовее, отпустили домой калеками.
Хотя деревня и прихворнула, но живучесть ее поразительна: чувствовалась в ней еще крепость, особенно зажиточной части. Богачам война – нажива: прибрали лучшие пахотные земли и сенокосные угодия, расплодили бессчетные табуны скота, еще туже набили мошну.
Вернется солдатик с фронта – что делать, где силы брать, куда голову приклонить? – и прямым маршрутом в кабалу к кулаку…
За внешней благопристойностью и кондовостью села бурлила скрытая классовая борьба.
 
3
Летом 1919 года из Степного Баджея через глухую тайгу Восточных Саян, преодолевая неимовернейшие трудности, упорно двигалась с боями в сторону Минусинского уезда партизанская армия под командованием Александра Демидовича Кравченко и Петра Ефимовича Щетинкина.
Иван Прохоров получил срочное сообщение от Минусинского подпольного комитета о движении партизан  о вероятности их выхода в восточные волости уезда. Для связи с командованием он тайно снарядил и направил в тайгу надежных своих товарищей – Дениса Демченко и Ивана Попова.
Связные на своем пути разъясняли таежным обитателям, что партизаны – своя, народная армия, бьется за Советы с колчаковщиной и его властью.
Демченко и Попов посетили известного Саянского пасечника и охотника М. Чебыкина. Его жена Васса Михайловна впоследствии рассказывала: – Летом 1919 года к нам на пасеку неожиданно приехали двое верховых и предупредили, что скоро сюда придут партизаны и чтобы мы не боялись их, а, по возможности, сноровляли им. Наперед напугал слух, что тайгой пробирается огромная шайка разбойников и воров, всех грабят, убивают. Мы не на шутку струхнули. Намеривались мед, муку и другие продукты спрятать и бежать.
Пришли партизаны. Видим, что никакие они не разбойники и не воры, а хорошие люди, правда, шибко усталые, обносившиеся, но веселые и приветливые.
Мы без слов поделились с ними запасами продуктов. Помню, в первую голову командиры торопились накормить раненых, женщин, ребятишек, останавливался у нас коротко и Петр Ефимович Щетинкин. Расспрашивал о таежной жизни, о медосборе, об охоте. Мой старик-охотник тайгу знал, как свою избу.
 
Одновременно Демченко и Попов по заданию Прохорова попросили таежных жителей по возможности обновить и увеличить запасы продовольствия в охотничьих станах (зимовьях), поместить продукты в заметные места на тропах предполагаемого движения партизан. Сами посланцы для этой цели везли на двух лошадях несколько пудов продовольствия. Встретившись с командирами армии, Демченко и Попов передали им пакет от Прохорова.
А события нарастали с неимоверной быстротой. Вокруг уже суматошно рыскали каратели, искали большевика Прохорова.
Однажды на Тагашетской мельнице, где жил в это лето Иван Григорьевич с семьей, появился под видом плотника, подыскивающего работу, незнакомый, среднего роста, коренастый мужчина. Поздоровался с хозяином, осторожно обменялся с ним несколькими словами, а потом оба ушли в поле. Агешу отец попросил наблюдать за местностью: при приближении чужих людей мальчик должен бежать на мельницу, к матери.
Мальчик внимательно наблюдал за местностью. Вдруг за рекой, сквозь заросли кустарника заметил подозрительных верховых. Прибежав домой, оторопел – по двору сновали сердитые вооруженные люди. В избе все вверх тормашками. Мачеха, избитая плетьми, глухо стонала. Один из казаков схватил обомлевшего мальчика, поставил спиной к стене и, наведя наган, приказал сказывать, где отец, кто к нему пришел?
Агеша, насупившись, молчал. Тогда истязатель раз выстрелил выше его головы. Но мальчик твердил одно:
– Я ничего не видел, я играл…
– Большевистский выродок! – заорал вне себя колчаковец. – Какое семя, такое и племя! У-у, выкормыш! – и заскрипел, скривя рот, зубами. – Мерзавец. Повешать с матерью мало!
Не выпытав у стойкой женщины и ее сына ничего, каратели спешно смылись.
Прохоров в это время скрывался в загодя оборудованном убежище с незнакомым пришельцем (это был Петр Ефимович Щетинкин), с которым обсуждали свои важные дела.
– Обрисуйте мне, товарищ Прохоров, какова здесь в волостях обстановка? – обратился Щетинкин к собеседнику. – Есть ли силы, представляющие опасность для партизан, особенно со стороны казачества? Как будет реагировать население на наше сюда вторжение, и можно ли будет рассчитывать на его помощь?
Прохоров подробно ответил на все вопросы Щетинкина и заверил, что пока никаких войск поблизости не слышно.
– Правда, создается дружина самообороны – пресловутые «белые партизаны», как ее иронически окрестило население, но нами принимаются меры, чтобы ее разложить и ликвидировать. Не сомневайтесь, товарищ Щетинкин, помощь вам будет оказана всевозможная, работа среди крестьян уже идет.
– Беспокоит меня Абаканское, в частности, Бузуново. Но я там никогда не был. Нет ли у вас, Иван Григорьевич, толкового проводника, и хорошо бы, если он смыслит в плотницком деле? – спросил Щетинкин. – Двоим как-то сподручнее наведаться к казакам.
– Понятно, Петр Ефимович. Такой человек у меня есть и притом надежный, – пообещал Прохоров.
По условному сигналу, пришедшей в себя Степаниды Васильевны, собеседники осторожно покинули тайник.
А немного позднее в поисках большевика Прохорова допрашивали жителя деревни Никулино кузнеца Аверина Филиппа Ивановича, приехавшего на мельницу. И за симпатии к большевикам и скрытие «красного агента» до полусмерти исполосовали кузнеца шомполами.
Знаменитый кузнец и плотник, мастер мельничных дел Степан Евдокимович Прохоров имел определенные прогрессивные взгляды на происходящие события, радостно встретил приход партизан.
– Летом девятнадцатого года, – рассказывал кузнец, – подгодился я дома. Пробежал слушок, что вот-вот должна выйти из тайги огромная армия, которая дерется с Колчаком. Я сильно обрадовался, хоть, мол, карателей усмирят, а то житья уже не стало.
Вот, под вечер гоношусь в кузнице, вижу, подъезжают двое – Иван Григорьевич и незнакомый средних лет мужчина в простой одежде. Думаю, товаришок племянника. Разговаривают со мной. Иван Григорьевич меня просит, свози вот плотника Груздева в Абаканское – работенку подыскивает мужик. Наедине племяш шепнул: «Отвечаешь за человека головой… Держи, дядя, ухо востро. Ты ведь охотник – возьми с собой берданку».
Эвон что, – думаю, – видно гость – птица высокого полета…
Лошадь рысистая, ходок что надо, запряг я и как ветер!
Остановились в Абаканском у моего знакомого. Я зубы мою с хозяином, кормлю-пою лошадку, и не видел, как пассажир мой исчез. Заволновался я. Хозяин успокаивает: не мечись, он в улицу подался.
Что делал там плотник – не знаю. Вернулся – торопит: поедем в Бузуново.
Не доезжая деревни, велит мне верстать обратно и ожидать на заезжей. Взял он с возка топорик, мешок с нехитрым скарбом и пошагал.
Пришел Груздев из Бузуново усталый, но веселый. «Работы для моей бригады, – объясняет, – у них кот наплакал». Я про себя усмехнулся: делов нема, а што-то больно веселый.
Обратной дорогой заехали в Тагашет, где плотник остался у Ивана Григорьевича на мельнице, а я понужнул домой.
Когда партизаны вступили в нашу деревню, узнал, какого пассажира я возил. Разговаривал потом я с самим Петром Ефимовичем. Жизнерадостный это был человек, открытый. Он пожал мне крепко руку, весело поблагодарил.
 
4
Колчаковское командование в срочном порядке начало готовиться к разгрому красных партизан. Как утопающий хватается за соломинку, белогвардейцы решили в помощь себе экстренно создать из местных жителей, в первую очередь из богатых, а также из середняков, дружину самообороны.
Для того, чтобы узнать замыслы карателей, а главное обезвредить сколачиваемый кулак силы, Прохоров, живший в Тагашете под видом простого крестьянина, посоветовал нескольким верным товарищам, а также дяде Фану Терентьевичу Крашенинникову вступить в дружину с целью дезорганизации и развала. Середняк Крашенинников, сметливый хозяйственный крестьянин, за мудрую рассудительность пользовался большим авторитетом среди земляков, был назначен начальником сборной дружины трех волостей: Кнышенской, Идринской, Поначевской.
Задание «ополченцам» от белой власти поступило следующее: всеми силами препятствовать выходу партизан в Минусинский уезд, задержать их в таежной глухомани до прихода регулярных сил колчаковцев. Каратели называли партизан «шайкой разбойников». В то время партизанская армия покидала пределы тайги Восточных Саян.
Крашенинников по совету Прохорова собрал дружину в Тагашете. Из трех волостей в местечке Тигень, что вблизи села, съехалось несколько сот человек. Начальник ополчения, его племянник Прохоров и их единомышленники провели большую, трудную и кропотливую разъяснительную работу среди обманутых дружинников, сумели убедить их не поднимать оружия против своих братьев и сестер.
– Партизаны нам худого не сделают, – убеждали агитаторы. – Это сильная, честная рабоче-крестьянская армия, а не разбойники. Они идут освобождать нас от карателей, восстановить власть  Советов и справедливую жизнь. Зачем же мы будем проливать напрасно кровь за Колчака, буржуев и интервентов? Зачем?
В дружине начался разброд, и ополченцы один за другим мирно разъехались по домам.
Идринская, Кнышенская волости Минусинского уезда были первыми, куда вступили изнуренные таежным переходом, но не павшие духом партизаны.
Прохоров с единомышленниками постоянно находился среди населения деревень, где приостанавливалась на краткий отдых армия. Ведь нужно растопить лед недоверия у некоторой части крестьян, помочь в снабжении партизан продовольствием, лошадьми, фуражом.
Первой деревней на пути народного войска предстало деревня Козино, уютно расположенная на берегу речки Отрок. По-русски радушно встретили козинцы боевых гостей. Посреди улицы вдоль деревни установили столы с разнообразными угощениями. Степенные старики с глубокой признательностью преподнесли освободителям хлеб с солью. Крестьяне приглашали и потчевали их в своих домах.
Многие жители, взвесив свои возможности, безвозмездно отдавали партизанам лошадей и фураж. Другие предоставляли лошадей на срок, после чего (от оговоренного пункта) они возвращались хозяевам.
От Кнышенской волости все крестьянское войско двинулось в путь на лошадях.
Большую помощь оказал партизанам в ремонте оружия и разнообразного военного снаряжения Степан Евдокимович Прохоров. Горя желанием помочь армии, он сутками бескорыстно работал в кузнеце в селе Малые Кныши, заслужив благодарность командования.
Следует сказать, что Степан Прохоров в конце 19-го и в начале 20-го века жил в Красноярске, работал на строительстве железнодорожного моста через реку Енисей. Иностранные инженеры изумлялись русским умельцам, виртуозностью исполнения работ.
Одно время он посещал там социал-демократический кружок, состоящий, в основном, из его товарищей строителей, о чем много десятилетий спустя с волнением вспоминал ветеран.
Из Красноярска Степан Евдокимович был угнан на русско-японскую войну в 1905 году. В неимоверно тяжелых условиях фронтовой обстановки сибиряк перенес всю ее трагедию от начала  и до конца.
Степан Евдокимович сочувственно относился к Советской власти и всячески помогал Ивану Григорьевичу в период его подпольной работы.
Молва о выходе из тайги громадной армии, карающей обидчиков трудящегося человека, с непостижимой быстротой облетела Минусинский уезд.
Хотя горные дебри физически измотали партизан, но не убили в них веру в праведное дело, отвагу, волю к победе.
Разъяснительная политическая работа Прохорова и его сподвижников среди населения дала обильные всходы – крестьяне поняли: партизанское войско – их родная защита от карателей – и стали всемерно помогать своим освободителям, а осенью 1919 года большие группы молодых мужчин пополнили ряды своих освободителей.
На мельнице Прохоровых в Тагашете состоялось секретное совещание Главного штаба и Армейского совета армии, на котором присутствовал и Иван Григорьевич. На совещании детально обсуждался дальнейший план движения партизан. И вот тут между командирами разгорелась жаркая дискуссия – в какую сторону следует предпринять шаг: или открыть Минусинский фронт, или уйти в Урянхай (ныне Республика Тыва), а то и в Монголию. Но для открытия Минусинского фронта нужно иметь крепкую силу, а ее партизаны пока не имели.
Решили идти в Урянхай, где можно привести себя в порядок, осмотреться, собраться с силами и ударить на Минусинск. Прохоров тоже встал на сторону этого дальновидного предложения и рассказал, какой дорогой следует туда двигаться, ибо в 1914 году в качестве председателя Казанско-Богородской поисковой артели он ездил в тот край на поиски полезных ископаемых.
При расставании главнокомандующий Александр Демидович Кравченко, его ближайший помощник Петр Ефимович Щетинкин и председатель Армейского совета Сергей Константинович Сургуладзе по-братски обнялись с Иваном Григорьевичем и горячо поблагодарили его от имени всего войска за проведенную политическую работу среди населения Идринской и Кнышенской волостей, за большую материальную помощь армии со стороны населения, за развал дружины самообороны белых и за все доброе. Чем он смог помочь партизанскому войску.
 
6
С уходом партизан в Урянхай разбежавшиеся и присмиревшие каратели снова подняли голову и теперь еще с большим остервенением хватали людей по малейшему подозрению в благосклонности к освободителям. Днем и ночью свистели нагайки и шомпола, нещадно избивая из крестьян «красный» дух.  Самых «зловредных» элементов угоняли в Минусинскую тюрьму, где изуверски пытали и расстреливали. Например, из деревни Успенки Поначевской волости по подозрению в большевизме были жестоко избиты и брошены в тюрьму Матвей Белоусов и братья Хочевы – Сергей и Филипп.
Репрессии Колчака породили решительный отпор его кровавому режиму, и когда партизанские полки из Белоцарска (ныне Кызыл) взяли курс на Минусинск, крестьяне юга Енисейской губернии по призыву подпольщиков-большевиков и командования армии массами двинулись в ряды народного войска. Каждый партизан ничего так не желал, как быстрее сразиться с врагом в открытом бою.
13 сентября 1919 года Минусинск был очищен от белогвардейщины. Коммунисты уже теперь в легальных условиях приступили в деревнях к организации большевистских ячеек, принимают меры по восстановлению и укреплению Советской власти в уезде.
В этот сложный и трудный период Прохоров в кипучем водовороте событий: он – и чрезвычайный военный комиссар Идринской, Кнышенской и Поначевской волостей, председатель Кнышенского ревкома.
Поверженные богатеи, кулаки от злобы готовы были взвыть. И в первую очередь всю ненависть обрушивали на активистов бедняцкой власти, на большевиков и комиссаров, всячески изворачиваясь вернуть свою былую силу и сладкую жизнь.
И потому близко к сердцу приняло население уезда обращение командования партизан – чем только можно быстрее помочь крестьянскому войску, и не осталось перед ним в долгу.
 
7
…Темень плотно окутала село. За ставнями в добротном крестовом доме сидят возле стола на широкой лавке два мужика – Длинный и Коротыш. Желтоватый свет семилинейки освещает их растерянные бородатые лица.
Длинный:
– Балакают, сам Прохоров пожаловал... Дать бы ему от ворот поворот. Выгребет зернышко, как пить дать. Тожно закукуем. У тя, сватушка, поди, Пудков 600-700 наметется? Аль больше?
Коротыш:
– А кто его мерял? В сусеках оно, – поцарапал в бороде, взглянул с ехидцей на собеседника. – Прискребается, слышно, к крепеньким мужикам, кто вечно на работниках едет. Эх-ма! Где тонко, там и рвется…
Длинный:
– У тя, сватушка, не язык, а ботало. С комиссаром ныне вся голытьба, – и неожиданно схватив Коротыша за бороду, злобно прошипел, – на рабо-о-отниках едет! Заткнись, живодер! Не ты ли за грош мать родную по миру пустил? Знашь мой характер: разнесу весь мир на черепки, но не уступлю ни фунты хлеба никому! – отвернулся от Коротыша, остыл и спокойно продолжил: – Не сердись, я вот мозгую, не турнуть ли лежебоков в березняк место под хлеб сготовить?
Коротыш скрипнул зубами:
–  Прохорова бы в ту яму закопать, то-то благодать пришла… – зашептал, – Луповатый-то работник дома?
Длинный:
– А чо ему деется, с вечера дрыхнет…
Коротыш:
– Передай ему, что окроме прочего угощения, ну, там самогон и все такое, награжу двадцатью пудами ржи. Усердие покажет – еще десять пудов потрафлю, – сходил в горницу, принес истертый кожаный мешочек. – Забирай вот, порох, свинец. Дробовики у тя есть. Да чтоб шито-крыто.
…Утром сход. Успокоив шум, Прохоров сказал:
– Граждане! Товарищи! В прошлом году я сбежал из Германского плена. В Москве посчастливилось свидеться с председателем Совнаркома, нашим вождем Владимиром Ильичом Лениным. Владимир Ильич просил передать вам, дорогие земляки, сердечный привет от него, и просил всех нас, всех енисейцев крепче стоять за Советскую власть, не бояться временных неудач. Он заверил, что победа будет на стороне народа, революции. Ильич надеется, что мы, сибиряки, не подкачаем…
Толпа охнула и затихла. Кто говорил или кричал, так и застыл с полуоткрытым ртом. Легким ветерком пробежал шумок, послышалось отрывистое: «… привет нам… сам Ленин шлет… Ленин… вождь… Товарищи мы ему…».
Две бабы с ребятишками прикладывают к глазам концы платков. Рядом с ним рыжеватый крестьянин на костылях сосредоточенно смотрит в землю, украдкой вытирая ладонью глаза. Прохоров продолжает:
– Вы знаете, что по вине царя германский фронт три года сосал из народа кровь, а сейчас по вине буржуев полыхает гражданская. Страна истощена. Рабочие и дети голодают. Нас раздавит сапог иноземца, если мы не пошлем хлеба Красной Армии  рабочим. Советская власть убедительно просит вас поделиться с ней по-братски хлебными излишками. Решайте, земляки!
Почти сразу же десятка три мужиков подписались, кто сколько мог дать, остальные, побогаче, как в рот воды набрали.
Вдруг соскочил тщедушный мужичок в поношенном шабуре. Вокруг запрыскали от смеха, но он не обращая внимания, обнажил голову:
– Православные! Нам ни один правитель поклоны не слал. А Ленин…  Ленин – наш! Те правители над бедными только измывались. А Ленин, Советы к нам по-людски. У меня концы с концами редко сходятся, а пишу – на десять пудов. – Оратор с достоинством поклонился комиссару, собранию, надел шапку и сел.
Собрание загудело. Чей-то луповатый верзила из задних рядов крикнул:
– Большевики Расею продали и до Сибири добрались! Одно – давай, давай! Не больно-то когда Расея нас кормила, завтра сами суму наденем.
– Не свое говоришь, не свое, – отозвался тщедушный мужичок. – Я два года в окопах гнил, знаю почем фунт лиха. Царь, буржуи – продажные шкуры, а не большевики. Большевики – за землю, за мир и за всю Расею стоят.
– Граждане! – поднял руку комиссар. – Прежние властители буржуйские хомутали вас и ездили. А рабоче-крестьянская власть – ваша, вы это прекрасно видите. Она бесплатно разделила землю. И ее поймите, мужики. Россия и Сибирь – одно государство, одна семья, так неужели вы смерти желаете своей семье? – и тихо добавил. – У злостно упирающихся, согласно закону, хлеб придется принудительно изымать, излишки, конечно…
– На силу есть сила! – мгновенно зарыгало несколько голосов.
Поднялся невыразимый гвалт.
– Бери его, мужики! – кипятился крестьянин-коротыш.
– Потише, граждане, – как можно спокойнее сказал Прохоров. – Прошу вести себя по-человечески.
Крестьянин-инвалид с усилием поднявшись, откашлялся, неторопливо погладил рыжую курчавую бороду, глуховато начал. – Пошто жметесь, мужики? Или ожидаете вчерашний день с карателями, а? Хлеба у многих не по одному сусеку, это точно, а на народную власть замахиваетесь петлей голода. Так выходит, а? За то, что я царским буржуям мошну набивал, за это меня царь-батюшка любезно отблагодарил, – оратор костылем показал на культю. – И таких калек по матушке Расе видимо-невидимо. Да, мы получали приветы-поклоны от царя, от Керенского и Колчака, но только в виде плетей, каторги, войн. Не так ли, а? Мои запасы зерна семье на год не натянуть, но сдаю пять пудов. Родную власть, братцы, не дадим в обиду.
Толпа оторопела, отхлынула назад. Большая группа бедняков и середняков в начале схода, подписавшись на сдачу, покинула собрание, остались преимущественно крепкие хозяйчики. Из них четверо, после выступления инвалида, поставили подписи и тоже ушли.
– Вот тебе, комиссаришка, хлеб, накося, выкуси! Есть, да не про твою честь. Ха-ха-ха! Не выдавишь. Ужо послухаем, как заскулишь в амбаре! Што с ним чикаться – вязать и точка! – орал сильнее всех длиннющий, как жердь, бородач.
– Спокойно, граждане, спокойно! – властно осадил комиссар агрессивную толпу, одновременно не теряя своего миролюбия.
К бурно гудевшему сходу резво подошел кузнец Степан Евдокимович Прохоров, только что приехавший из соседнего села Никулино, строго гаркнул:
– Назад, мужики! Совсем ополоумели?  У комиссара может бомба. Он себя не пожалеет, и от вас мокро останется. Эх, вы, скупердяи! Я купил два центнера да сдал. Малые дети в Расеи от голоду умирают, а вы… вы пуд хлеба пожалели. А еще в бога веруете…
Бороды, словно очнувшись, шарахнулись от комиссара и устыженные, еле сдерживая гнев, стали расходиться.
Утром – опять собрание. Прохоров повторил свой рассказ о внутренней и внешней политике большевиков, о продразверстке, о положении на фронтах.
Началась подписка на хлеб, бедняки, середняки – кто сколько мог.  Ворча, нехотя раскошеливались и богачи. Не обошлось и без реквизиции. У наиболее скопидомной части богачей, в том числе и у Длинного и Коротыша излишки хлеба пришлось силой выгребать из потайных ям.
Кулачье мстило. Ужиная за полночь, комиссар услышал настораживающий шорох за окном и сразу же прогремел выстрел. Пуля продырявила ставень, окно, возле которого сидел Прохоров, дзинькнула  мимо головы и ушла в стену. Прохоров инстинктивно отшатнулся от окна, в это мгновение грохнул второй выстрел, и в стекле рамы образовалось отверстие, как раз напротив того места, где только что сидел комиссар. Напахнуло пороховой гарью.
Позднее дознание установило, что ночное покушение на чрезвычайного уполномоченного, дело рук кулаков Длинного и Коротыша.
 
В это горячее время комиссар неделями не видел семью, мотался по волостям. Усталость с ног валила – засыпал на лавке или, свернувшись, в углу Кнышенского ревкома, а то и сидя за столом.
Хлебосдача шла безостановочно. Если где-либо происходил затор, Прохоров был там, вникал, организовывал, помогал, убеждал.
Просматривая списки сдатчиков, комиссар, довольный, на минутку задумался, вспомнив случившееся,  улыбнулся. На днях завернул домой помыться в бане, Жана жалуется на Агешу, совсем отбился от рук. Услышал, что партизаны воюют в Шалоболино, и утек один к ним.
Беглец вернулся домой в сопровождении партизана… Петр Ефимович Щетинкин попросил посыльного передать от него привет супругам Прохоровым и еще раз благодарность за гостеприимство, а заодно потребовать от хозяйки расписку, что ее двенадцатилетний воин в полном здравии. Щетинкин знал, что Прохорова захлестнула работа.
– Дела–а… – вздохнул Иван Григорьевич. – Надо же такое сорванцу учудить. Дважды два просмотреть парня…
В каждой деревне комиссар передавал крестьянам горячий привет от вождя обездоленных – главного большевика Ленина. И люди всегда с изумлением и благодарностью, с радостной растерянностью слушали эти слова, затаив дыхание.
Гражданская война в Сибири и на Дальнем Востоке по-прежнему не затухала. В Монголии свирепствовали банды барона Унгерна, собирая под свои знамена не добитое белогвардейское воинство.
…Однажды крестьяне сообщили Прохорову, что по партизанской таежной тропе в сторону деревни Мигна движется конный отряд белых офицеров. Нужно немедля остановить продвижение отряда, чтобы к нему не смогли присоединиться скрывающиеся кое-где колчаковские каратели и другие белогвардейцы. Кроме того, до зубов вооруженные офицеры могут на своем пути сеять панику, учинять погромы.
И не теряя ни минуты, комиссар послал нарочного в Минусинск с донесением, а сам с группой коммунистов ночью выехал в Мигну. Там спешно организовал самооборону деревни. У ополченцев имелось три винтовки, две берданки и несколько дробовиков.
Отряд колчаковских офицеров насчитывал сорок два человека. Командовал им генерал Савицкий и его заместитель подполковник Крейтер. У отряда стояла задача: во что бы то ни стало прорваться в Монголию и влиться в войска барона Унгерна, готовившего нападение на Советскую Сибирь.
Под командованием Прохорова защитники Мигны создали иллюзию, что в окрестностях деревни, якобы расположена крупная воинская часть красных.
Когда разведка белых подошла к деревне, ее схватили и через нее обороняющиеся послали командованию офицерского отряда ультиматум о немедленной сдаче в плен. Ловко инсценировав, что здесь находятся внушительные силы красных, белым дали понять о бессмысленности сопротивления.
Долго взвешивал генерал все шансы «за» и «против», колебался, с досадой прислушиваясь к непрерывной пулеметной стрельбе (ее защитники Мигны имитировали), и, наконец, нехотя отдал приказ о сложении оружия.
Боязливо озираясь, конный строй колчаковцев медленно втягивался в село. Крестьяне по команде комиссара быстро забаррикадировали все выходы из населенного пункта. Враг оказался в ловушке. Пленных офицеров и генерала под конвоем отправили в Минусинск. Следом препроводили конфискованное у них золото, а также оружие.
В Никольской, Поначевской и Кнышенской волостях зашевелились кулаки. Назревал мятеж. И снова комиссар Прохоров поднимает крестьян-активистов и в первую очередь мобилизует коммунистов на подавление контрреволюционного бунта сельских богатеев.
До 1921 года Прохоров работал председателем Кнышенского волостного комитета РКП(б) и волисполкома, был членом Минусинского укома партии.
В период его деятельности волостная парторганизация выросла до 375 человек, являясь самой сильной в Минусинском уезде. Многие коммунисты в последующие годы успешно трудились на ответственных партийных, хозяйственных и иных должностях.
 
Глава 3
Коммуны, как листочки новой жизни, сначала робко, а потом все смелее появлялись на нетронутой веками целине многомиллионного мелкотоварного российского крестьянства. Достаточно сказать, что в 1919 году сельхозартелей и коммун всего по стране насчитывалось две тысячи – капля в море.
Первые создатели их  – большевики – люди творческой натуры, горячего сердца, смело бросили вызов одряхлевшей патриархальной жизни с ее домостроевской психологией. Большевик крепко помнили слова В. И. Ленина о том, что «…мелким крестьянским хозяйствам из нужды не выйти».
В конце 1920 года в селе Тагашет партийная ячейка объединяла 2 коммуниста. На партсобрании по предложению члена Минусинского уездного комитета РКП(б) Прохорова Ивана Григорьевича принимается решение организовать первую в уезде сельскохозяйственную производственную коммуну, чтобы на практике показать земледельцам, что, трудясь сообща, можно легче и лучше вести хозяйство, нежели единоличникам, а, стало быть, и жизнь пойдет обеспеченнее и веселее.
На первом организационном собрании председателем коммуны избрали Ивана Прохорова, работавшего в этот период председателем Кнышенского волкомпарта и волисполкома. Назвали коммуну «Красный луч». Одновременно в селе образовалось товарищество по совместной обработке земли – ТОЗ –  во главе с председателем коммунистом Феоктистом Тарасовичем Серебрянниковым.
Легко сказать – организовать коммуну. Но, надо иметь в виду, что тогдашнее крестьянство недоверчиво и подозрительно относилось ко всему новому, тем более к такой невиданной и неслыханной форме хозяйствования, какой объявлялась новая, решительно не понятная им общественная ячейка-коммуна.
Страх перед необычностью жизни слепил многим земледельцам глаза, не давал трезво взглянуть на вещи и оценить новые явления в их совокупности.  Вступать или не вступать в коммуну? На этой почве нередко возникали семейные распри.
Центральная усадьба коммуны «Красный луч» начала расти в двух километрах от Тагашета, вверх по речке Шушь, вблизи старой мельницы.
Первыми в новую жизнь вступили четыре хозяйства бедняков, два середняка и двое одиночек. Вот их имена: Прохоров И.Г., Иванов Н.Е., Макалов И.Т., Попов П., Попов И., Аверина Н., Анищенко Р. Первые пять человек – коммунисты.
Хозяйство (общее) составляло четыре лошади, пять коров и немного другого мелкого скота. По мере строительства жилья и хозяйственных построек коммунары переезжали из Тагашета на новое место жительства.
Весной 1921 года в коммуну «Красный луч» влилась коммуна «Сибирская пчелка» из деревни Успенка Абаканской волости, у которой в своей местности не было пахотных угодий. Несколько крестьян-бедняков вступило к тагашетцам из Ново-Николаевки, Больших Кнышей, Торгашино.
В коммуне трудилось много бывших партизан, только что вернувшихся с гражданской войны. Среди них Казимир Иосифович Новалинский.
В коммуне трудилось много красных партизан, только что вернувшихся с гражданской войны. Среди них Казимир Иосифович Новалинский. После окончания военных сборов он сразу же приехал в Тагашет  вступил в коммуну. Был первым и ближайшим помощником председателя во всех его делах.
В 1922 году в коммуне «Красный луч» насчитывалось 74 человека.
Согласно первому примерному уставу сельхозкоммуны мужчины обязаны были по зову советской власти с оружием в руках вставать на защиту своего государства, нередко коммунары помогали милиции бороться с самогоноварением, помогали в поимке и аресте разных преступников. Ввиду этого коммуна располагала семью боевыми винтовками.
Буржуазия в открытом бою разбита и деградирует, жалкие ее остатки притихли, зализывая раны и злобно огрызаясь, нет-нет да и норовят  еще укусить ненавистную им новую власть.
Как-то в Тагашет прибыла конная группа вооруженных людей. Назвались работниками ОГПУ. От Прохорова потребовали сдать им все имеющиеся в коммуне оружие, после чего он должен следовать с ними в Минусинск. Там, дескать, все и разберем…
Коммунары смекнули, в чем дело. Кроме того, бывший партизан Дауров М.Е. сообщил председателю о зловещих намерениях приезжих, оказавшись случайным свидетелем их тайного разговора.
Прохоров ультиматум категорически отклонил. «Гостей» с помощью бывших партизан, коммунистов арестовали и под усиленным  конвоем отправили в город. Подозрение оправдалось. Под работников советских органов замаскировались матерые преступники. Им было дано коварное задание: председателя коммуны арестовать и по дороге в Минусинск расстрелять.
Когда этот набег  сорвался, враги наметили второй, более изуверский план убийства Прохорова.
 
Поздний летний вечер. Председатель в доме один, сосредоточенно занимается. В окно увидел, как у коновязи не слышно остановился ходок. В избу ввалились двое: один – бывший колчаковец, человек с темным прошлым, другого – звероватого вида – председатель видит впервые. В комнате пахнуло сивухой. Наметанным глазом Прохоров мгновенно оценил ситуацию и определил, что у второго незнакомца за голенищем оружие.
Визитеры бесцеремонно сели за стол, столкнув с него бумаги, и завели никчемный разговор о том, о сем… Пустопорожняя болтовня – ширма для оттяжки времени, это Прохоров понял сразу.
Вот и пропели третьи петухи. Опустилась предутренняя тишина. Колчаковец, сердито глядя исподлобья на председателя, предложил прогуляться с ними. Дорогой они, якобы, откроют ему сногсшибательные секреты.
– Секреты выкладывайте здесь, а то пора отдыхать. Спокойной ночи! – решительно отказался Прохоров от нелепого предложения.
Второй пришелец, воровато насупившись, хищно оскалил зубы:
– Кому спокойной, а кому, можа, и упокойной.
Председатель пропустил угрозу мимо ушей. Играя желваками и хмурясь, колчаковец подмигнул звероватому напарнику, и рука того скользнула за голенище, но так  застыла там. Председатель выхватил из-под рубахи наган, и бандиты были обезоружены.
В 1922 году общий сход села Тагашета выделил коммуне 72 гектара жнива, на нем посеяли пшеницу и овес. А на следующую весну молодое хозяйство засевает уже 250 гектаров. Урожай удался отменный, жизнь пошла в гору.
Коммуна на свои средства содержала и учила детей в школе. Люди смотрели на коммуну как на свою большую семью, и всякое горе или радость они воспринимали как горе или радость одной семьи.
И вот сенсация! Осенью 1924 года в коммуну пришел трактор «Фордзон», крестьяне были потрясены, ибо отродясь ничего подобного не видывали. Коммунары же почти все от радости ликовали. А восторгу детей не было границ.
Совет коммуны трактористом назначил Петра Гавриловича Клева, а помощником ему Агея Ивановича Прохорова. Петр Клев и Агей Прохоров стал первыми механизаторами Курагинского района.
Большой интерес и удовлетворение вызвала у коммунаров и приобретенная ими позднее полусложная молотилка, которую проворно и весело крутил «Фордзон», вымолачивая и чисто просеивая зерно.
Да, неизведанной и тернистой тропой многих поколений шло до сердца простого пахаря понимание коммунистической формы жизни, чтобы навечно пленить его. Жизнь взбудоражила практический ум крестьянина, заставила его с любопытством и пристрастием оглянуться вокруг и принять окончательное решение, что нет иного пути, кроме пути коллективного хозяйства.
После четырнадцатого съезда партии в стране развернулась социалистическая индустриализация. Лучшие кадры партия мобилизовала на первостепенные промышленные стройки. Иван Григорьевич Прохоров направляется Минусинским окружкомом ВКП(б) на работу в Черногорские копи.
Тяжело переживал Иван Григорьевич расставание с коммунарами. Ибо теперь не придется реализовать планы дальнейшего развития общественного хозяйства в жизнь. А как он страстно мечтал поскорее видеть свое детище зажиточным культурным коллективом. Для чего не жалел своих сил все эти годы!
 
Шло время. В геолого-поисковую службу потребовались кадры. И Прохоров весной 1931 года назначается начальником геолого-разведывательной партии. Жене Наталье Павловне велел собирать пожитки, и поехали на новое место жительства, к новой работе.
Вступили в поисковую партию бывшие партизаны Чеканов С.Г., Макалов И.Т., Лото А.Г. и другие. В тех условиях геологам приходилось очень трудно, ибо они не располагали совершенными средствами поиска полезных ископаемых, не имели в достатке нужных приборов.
В геолого-разведывательной партии Прохорова в начале 30-х годов, например, самим пришлось делать необходимый прибор, по которому определяли наличие разыскиваемого минерала в руде.
Самозабвенно трудился Иван Григорьевич. Наделенный от природы блестящей памятью, имея завидную трудоспособность, настойчивость в достижении цели, он работал, выкраивая время самостоятельно изучать геологию и геохимию. Превосходно разбирался в основах учения  академика А.Е. Ферсмана и других видных советских ученых-геологов. Хорошо знавшие Ивана Григорьевича специалисты изумлялись глубиной его познаний в геологии. Недаром ему было присвоено звание горного техника-геолога 1 ранга и выдан соответствующий документ. Прохоров многое хотел исполнить, но судьба встала поперек. С роковой последовательностью к одному недугу присоединился другой: начало катастрофически слабеть зрение. Прошли дни, когда уже и очки никакие не помогали. Но Иван Григорьевич не поддавался ипохондрии, а по мере сил продолжал оказывать помощь геологам  советами, консультациями.
Жена Прохорова, Наталья Павловна, рассказывала:
– Жизнь нас не баловала. Такое уж время горячее было. Но трудности, конечно, стремились преодолеть. Иван Григорьевич радостно смотрел на жизнь, тормошил нас, не давал унывать.
Скажу одно, для общего дела они нисколько не жалел себя. А геологией просто болел. Помню, Иван Григорьевич зрением совсем ослабел. Сам до шурфа уже не в состоянии был съездить за образцами, то просил меня или кого знакомых, чтобы привезти ему камешков. А потом сидит и на ощупь изучает их, рассказывает, что это за минерал.
За заслуги перед советским народом правительство РСФСР установило ему персональную пенсию республиканского значения.  Ивану Григорьевичу Прохорову Курагинской комиссией была вручена партизанская книжка № 1 за активную и большую помощь партизанской армии Кравченко-Щетинкина.
Реввоенсовет Восточного фронта наградил Ивана Григорьевича грамотой, в которой благодарит за боевые подвиги при выполнении заданий командования по разложению тыла Колчака.
За образцовое партийное проведение продразверстки, а также за ликвидацию кулацкого восстания в 1921 году он имел благодарность от Минусинского уездного комитета РКП(б).
За отличную работу на Черногорском механическом заводе  руководимый им электромеханический цех и он как начальник цеха были удостоены благодарности ЦК ВКП(б).
Когда зрение окончательно оставило, единственным утешением в грустные минуты было для Ивана Григорьевича слушание радио. Революционные песни – родная стихия старого большевика. Сосредоточенно погружаясь в них, он весь преображался.  На бледном вдохновенном лице начинали играть  алые тени – отблески минувшей боевой молодости. В это мгновение собеседник старого коммуниста-подпольщика невольно проникался глубоким уважением к его необыкновенной личности.
В мае 1963 года неумолимый недуг подкосил  его жизнь. Иван Григорьевич Прохоров похоронен недалеко от родного Тагашета, на горе с величественным видом на голубые Саяны, в предгорье которых он родился и вырос, где познал первую любовь и откуда  вступил в большую и трудную революционную работу по преобразованию жизни.
 

Библиографический список:

Клев, П. Воспоминания коммунара [Текст] / П. Клев // Заветы Ильича. - 1986. - № 15.

Зырянов, Ф. Встреча с вождем [Текст] / Ф. Зырянов // Красноярская газета. - 2003.  - № 14

Зырянов, Ф. Камень - чудо природы [Текст] / Ф. Зырянов // Красноярская пятница. - 1997.  - 19 сент.

Зырянов, Ф. Первая производственная : к 60-летию коммуны "Красный луч" [Текст] / Ф. Зырянов // Заветы Ильича. - 1981.  - №34.

Зырянов, Ф. Подпольщик Прохоров: Родина моя Курагинский район [Текст] / Ф. Зырянов // Тубинские вести. - 2004.  - 25 март.

Новалинский, К. Он боролся за наше счастье [Текст] / К. Новалинский // По Ленинскому пути. - 1976. - 1 мая. - С. 4